Синдром самозванца

В массовке местной богемы его сразу выделяют небрежный шик, мрачноватая самоирония интонации и обаяние городского волка.

Героем номера о «чудных людях» художник Альфрид ШАЙМАРДАНОВ стал по определению. «Живой классик наивного искусства», как его уже нарекли авторитетные арт-критики, быть заурядной личностью с лакированной биографией просто не имеет права. Ноблес оближ!

Альфрид Шаймарданов

Член Союза художников России и Татарстана. Первый татарский художник, работающий в стиле наивного искусства. Признан российскими искусствоведами классиком наива. Его работы находятся во многих музеях России. Лауреат премии Российской академии художеств имени Николая Фешина.

Культпросвет

К наивному искусству в XX веке принято относить творчество художников-непрофессионалов (не путать с дилетантами!), которые системно и постоянно занимаются живописью. Стиль наивистов отличает неправильное использование формальных принципов живописи, в частности, трёх правил перспективы. Среди «икон» течения наиболее известны имена француза Анри Руссо и грузина Нико Пиросмани.

Привычка жениться (Свадьба Сальвадора Дали и Галы (Елены Дьяконовой в Казани). Холст, масло. 2018

Считается, что направление наивного искусства всегда отличалось своей невовлечённостью в художественный истеблишмент. Для татарстанского арт‑мейнстрима «игра по правилам», мы знаем, особенно актуальна. «Пионер» татарского наива Альфрид Шаймарданов пришёл к признанию на исторической родине известным маршрутом «пророка в Отечестве». Минувший юбилейный год стал для него особенно удачным — прошли персональные выставки в Казани и Екатеринбурге, а Министерство культуры Татарстана отметило художника нагрудным знаком «За достижения в культуре».

Событием и своеобразным отчётом без малого 30-летней творческой жизни стал и выход альбома Naive art forever. Помимо самых известных «наивных» полотен, в нём представлена и беспредметная живопись Альфрида Шаймарданова. Искусствовед Дина Ахметова сравнивает такое чередование двух ипостасей с вдохом и выдохом, когда долгое и глубокое погружение в сложную символику наивных сюжетов сменяется стремительным инсайтом лаконичной абстракции.

Ночь полной луны. Холст, смешанная техника. 2005

Посетители выставок Альфрида Шаймарданова часто пишут об энергетике света, добра и детской радости, которыми наполнены его картины. Так ли это на самом деле? И возможно ли стать знаменитым художником, не умея «правильно» рисовать?

Об этом герой рассказывает читателям нашего журнала.

Не как в кино

— То, что происходит со мной — это, по большому счёту, социальный эксперимент, который веду я сам — ради своих родителей, ради учителя, ради самого себя.

Я наверно, действительно, попадаю под определение «ненормального» в чьих-то глазах. Начать, хотя бы, с родителей. В детстве — а рос я в Казахстане — любил уходить в одиночестве в степь, собирал там всякие корешки, камни… Когда без троек окончил школу, мама с папой ожидали, что я пойду в какой‑нибудь технический вуз, «стану человеком». Сам-то я плохо представлял, чего хочу. Пытался поступать в геолого-разведывательный институт в Москве, опять же — вле­кли романтика, перемена мест. Не поступил, служил в морской авиации.

Во время службы на Северном флоте. 1980. Фото из личного архива.

После армии работал в горячем цеху на заводе, пока не получил травму и чуть было не лишился руки. Это стало «звонком» — надо что-то менять. Поехал в Ленинград, поступил в институт киноинженеров. Как и процентов девяносто ребят, купился на слово «кино». Думал, поработаю кино­оператором, возьму направление во ВГИК на режиссуру. Нарисовал себе уже картинку будущего, где я, весь такой известный, иду по красной ковровой дорожке, меня окружают красивые кинозвёзды — женщины, разумеется…

Реальность оказалась иной. Я-то думал, что в институте мы будем разбирать творческие моменты, но большее количество времени в расписании занимали сугубо технические дисциплины. Оказалось, что технику я никогда не любил. Кроме того, поработав на студии Казанской кинохроники, понял, что весь этот коллективный труд — вообще не моё. Нужно искать то, где я сам себе был бы и режиссёром, и оператором, и менеджером и так далее.

Учитель

— Здесь самое время сказать о человеке, без которого сегодня не было бы художника Альфрида Шаймарданова. Наша дружба с ним длилась 30 лет, пока он не ушёл из этого мира.

С Иваном Степановичем Соловьёвым я познакомился в Ленинграде, будучи студентом. Я много ходил по выставочным залам, музеям, и встретил его на одной из выставок — он беседовал с художниками об их произведениях. Тогда я очень удивился тому, что можно целых полчаса так интересно говорить о маленькой картине. Эта встреча оказалась для меня судьбоносной!

По образованию Иван Степанович был библиографом, по призванию — искусствоведом, герменевтом. Я буквально «вцепился» в него, надеясь применить полученные знания в своей будущей кинематографической профессии. Он потрясающе умел объяснять образно-символическое содержание картин, дал мне научную базу понимания искусства и целый список литературы, которую необходимо для этого прочесть. Кроме того, мне оказалась близка его жизненная позиция — он не смотрел на мир через розовые очки. Будучи сиротой и проведя детство в детском доме в Иркутске, практически сам себя сделал. Это вызывало доверие и уважение. Когда я окончательно решил завязать с кино, то позвонил ему и спросил: «Что мне дальше делать?», он посоветовал: «Возьми карандаши, кисточки, начни рисовать». — «Но я же не умею». — «Попробуй».

Около года я сомневался, а потом объявил родителям, которые жили в Казахстане, что возвращаюсь в Казань, чтобы стать знаменитым художником! Конечно, они посмотрели на меня, как на безнадёжного — на дворе 1992-й год, в стране хаос, а мне самому — уже за тридцать…

Правда чистого холста

— В Казани меня, конечно, никто не ждал. Неделю я ночевал на железнодорожном вокзале и в аэропорту. Потом мне предоставили койко-место в общежитии, в котором несколько лет я делил комнату вместе со сварщиком и милиционером. Кстати, в общаге к моему «статусу» относились со своеобразным пиететом — если в коридоре образовывалась потасовка, а мне случалось проходить мимо, то расступались: «Художник идёт». А уж потом, когда по телевизору начали показывать…

В самом начале у меня была цель — зацепиться и начать новую, неведомую жизнь. Прекрасно понимая, что ремеслу надо учиться, пришёл в изостудию Дворца химиков, где занимались люди самого разного возраста. Но преподавателю я заявил, что рисовать кубы и шары не буду, а буду сразу писать картины. И вообще — вижу себя музейным, а не салонным художником, мои произведения будут висеть в музеях.

То, что казалось со стороны наглостью и самонадеянностью, для меня таковым не являлось. Потому что в одном из разговоров с Иваном Степановичем я спросил его: «А смогу я, применяя вашу систему знаний, стать известным? При том, что не умею «правильно» рисовать?» Он ответил: «Сто процентов!»

Шёл 1993 год. Местные ребята-художники, с которыми я познакомился, подсказали мне, где купить краски и кисти, и я оза­дачился, где бы взять холст. Проходя мимо Оперного театра, решил, что, наверно, самые лучшие холсты используются для их афиш. Ночью я утащил одну из них, стоящую на боку у фасада — её как раз собирались менять, и раздербанил неподалёку в Ленинском садике. Кажется, это опера «Риголетто» была… Принёс холст в общежитие, отстирал несколько слоёв белил до грубого, зернистого материала, смастерил подрамник и написал свою первую абстрактную работу под названием «Тоска зелёная».

Дальше у меня уже пошли и картины наивного жанра. Образов рождалось много, я никогда не боялся чистого холста. Мысленно всегда видел готовую картину и переносил на полотно.

Метод

— Я дал себе установку: стать самым знаменитым татарским художником. Практически всё сбывается. Единственный момент — не сразу. Нужно немного потерпеть. Пять-десять лет. Возможно и …надцать. Но в это время — действовать.

Однажды, в самом начале пути, я решил написать мэтру неоконструктивизма, итальянскому художнику Джетулио Альвиани. Подруга, которую попросил перевести письмо на английский язык, сочла мою затею полной авантюрой. Однако Альвиани мне ответил, и я понял, что это знак: надо бить в эту точку дальше. Письмо открыло мне двери на мою первую выставку профессиональных художников «Новое искусство. Вчера. Сегодня. Завтра» в Изомузее Татарстана.

За свою выставочную жизнь я лично перевёз наверно тонны картин. У меня было более десяти персональных выставок в Москве. Первый раз в столицу, на выставку наивного искусства, меня направил Республиканский на­учно-методический центр, который курировал всех художников-любителей. Это был тот же 1993 год, когда я уже написал несколько работ маслом, в том числе картину «Беспредельное». В Москве их не приняли: «Ваши работы развалят экспозицию». У них там лебеди какие-то висели, коровки, овечки, городские пейзажи. И от меня ждали чего-то светлого, позитивного. Но я-то видел, что в стране происходило, в отличие, видимо, от организаторов выставки. Тебя на улицу выгоняют, лишают работы, а ты в это время цветочки рисуешь? Тут возникает вопрос — а кто из нас сумасшедший-то?

"Беспредельное..." 1993. Холст, масло

Тем не менее, я съездил обратно в Казань и привёз оттуда в Москву другие, уже графические, работы. Кто-то на моём месте сказал бы: «Да на кой оно мне надо?» Меня же это не ломало, потому что была цель. Если я берусь за что-то, то довожу до конца.

Без характера нет человека, а известность не приходит без здоровой осмысленной одержимости. Но не надо путать её с состоянием «летящего» человека, каких я немало повидал. Людей, пытающихся прикрыть несостоятельность «выходками», придумывающих о себе сказку, достаточно. Считаешь себя гениальным — вези картины в Москву, показывай «насмотренным» искусствоведам. Но большинство боятся оказаться банально скучными, получить для себя реальный честный отклик.

Патриарх

— На здание общежития, где я жил, однажды положили глаз власть имущие, чтобы строить на его месте элитное жильё. Меня начали практически выгонять на улицу. Отстаивая свои права, я прошёл все инстанции, дошёл до Страсбургского суда. В итоге мне предоставили прописку в другом общежитии, но я решил, что больше в жизни ни с кем не буду делить пространство, начал скитаться по углам. Многие газеты об этом тогда написали. Помогли мне, в конце концов, ребята, пустившие в мастерские Российской Академии художеств, напротив Арского кладбища. Однажды меня застал там их руководитель, народный художник СССР Харис Абдрахманович Якупов. К моему удивлению, он меня не прогнал, наоборот — оформил завхозом. Посмотрев мои картины, отметил, что «парень своеобразный, но переучивать его не стоит». Ещё он деликатно посоветовал, что мне надо развивать национальную тематику. Думаю, каким-то образом это отразилось на колорите. На выставках в Москве часто до сих пор слышу: «У вас очень яркие работы». Наверно, это гены.

Для меня Харис Абдрахманович — честный художник. В отличие от всех бывших номенклатурщиков, почуявших возможность разжиться на вновь открывшейся политической поляне, он до конца своей жизни был предан коммунистическим идеалам. Многие из ныне живущих пинают сегодня «мёртвого льва»: «Якупов — такой-сякой, не давал реализоваться…», хотя пользуются всем тем, что он оставил после себя — мастерские, выставочный зал, Музей изобразительных искусств. Вечно недовольные всегда найдут оправдание своей несостоятельности.

Корни

— Да, я — татарин, родился в деревне Сабабаш Сабинского района. Хорошо помню, в какие яркие краски раскрашивали там дома. Меня до дрожи трогают родные татарские песни, особенно, если слышу их, находясь вдали от дома. Часто спрашивают: «Почему вы не уедете в Москву?» Мне здесь пишется легко, и есть ощущение, что я несу здесь определённую миссию. Именно для Татарстана. Мой дед Шахимардан был известным мастером по дереву. Его знала вся округа, а за изделиями — сундуками, коромыслами и другой утварью — приезжали люди из самых разных районов. В 1986 году о нём писал журнал «Азат хатын». Я помню, как размеренно и не спеша он делал свою работу, а в положенное время совершал пятикратный намаз. Сегодня для меня равны оба — что мой верующий дед, что коммунист Якупов. Это — люди с большой буквы, прошедшие войну, поднявшие детей, жившие для своего народа.

В Казани я написал много картин, сделав себе имя. Мне повезло — я уже вышел «за красные флажки», и моя цель теперь — продвигать изобразительное искусство Татарстана в мире. Местечковость ни к чему хорошему не приводит. Колумб в своё время мог бы просто служить капитаном торгового судна, возить пряности, спокойно зарабатывать деньги и быть довольным. Но ему хотелось открыть Америку…

Менеджер революции

"Зимняя сказка". 2019. Холст, масло.

— Очень важно, чтобы тебя поддерживали неравнодушные к твоему творчеству люди. Живой пример — это история с Константином Васильевым — самобытным, обладающим собственным почерком художником. Это очень важно в искусстве — быть узнаваемым. Но если бы за Васильевым не стояли его преданные друзья, с конца 80-х занимавшиеся продвижением его творчества, то его имя исчезло бы. А сейчас у нас есть музей художника на центральной улице Баумана.

Людей, поддержавших в своё время в Казани меня, оказалось немало — легендарный фотограф Ляля Кузнецова, известный российский кинорежиссёр Марина Разбежкина, главный редактор «Казанских ведомостей» Венера Якупова. Мне очень повезло с искусствоведом Диной Ахметовой. Это чрезвычайно важно для художника — найти своего искусствоведа, который правильно написал бы его творческую биографию. Но одного этого недостаточно. У нас не развит институт менеджмента в искусстве. Как говорил Лев Троцкий: «Я пришёл учиться у революции, но революция сама нуждалась в учителях. И я вынужден был стать учителем революции». Так и я — вынужден был стать собственным менеджером. Одна из проблем российского арт‑рынка, точнее — его отсутствия, это — проблема меценатства. Сравните: в мире оборот с продажи картин в год составляет более 60 миллиардов долларов, в России — всего около 15 миллионов. В Америке различными послаблениями в бизнесе настолько хорошо поддерживают меценатов, что они в свою очередь тратят 400 миллиардов в год на поддержку культуры.

В Татарстане я пока не встретил своего мецената. Ирония судьбы в том, что пять моих картин приобрёл для будущего Музея современного искусства один башкирский олигарх. В том числе и «Первому татарскому космонавту Р. Габитову посвящается» — он в Уфу улетел…

Наивный летописец

— Моё кредо в творчестве — образно-символическое отражение времени, в котором я живу. Великие Репин, Петров-Водкин, Кустодиев, Малевич, Кандинский, Дали, Пикассо, на которых я стараюсь ориентироваться, в своих наиболее значимых картинах зафиксировали тот исторический момент, в котором присутствовали. Если вы не знаете контекста картины «Бурлаки на Волге», вам кажется, что она о тяжёлой жизни бурлаков. На самом деле Репин заложил в неё глубокий анализ того, что происходило в России. Корабль — символ государства, перевёрнутый триколор на флагштоке — сигнал бедствия. В своё время цензоры даже сняли картину с выставки.

"Казань. Дошли. Приплыли". 2020. Холст, масло

Художник, по моему убеждению, не тот, кто умеет рисовать, а тот, кто способен применить язык образов для исторической оценки происходящего вокруг. Для этого нужно не просто знать этот язык, но иметь чёткую жизненную позицию. Моя заключается в том, что я всегда на стороне униженных и оскорблённых. Своё отношение, подкреплённое анализом окружающих реалий, я выражаю в картинах. Меня этому тоже Иван Степанович научил. Ещё в те времена, когда новые «глашатаи перестройки», бывшие коммунисты, сулили стране позитивные перемены, он говорил: «Не верь лозунгам. Суди по делам».

Искусство никогда не меняло историю и ход событий. Я не настолько наивен, чтобы этого не понимать. Но засвидетельствовать время, в котором я живу — мне по силам. То, что я сегодня вижу, вызывает печаль. Всё направлено на потребление, и в этой «мясорубке» ради интересов горстки элиты гибнут, возможно, гениальные люди.

Подтекст моих картин всегда парадоксален. Но мне нравятся парадоксы. Я на порядок счастливее многих от того, что переживания реальности трансформирую в творчество. Когда я пишу картины, то получаю большое удовлетворение. Я нашёл себя.

Картины художника также доступны для просмотра в нашей галерее.